Никогда не отпущу тебя - Страница 13

Через неделю после побега к ней приехала ее новый соцработник и поделилась плохими новостями — когда полиция добралась до дома, он был пуст. Ни Хозяина. Ни мальчика. Только собака с простреленной головой, закопанная в неглубокой яме на лужайке перед домом.

— Каттер, — выдохнула она и содрогнулась, когда подумала, что, возможно, из того же пистолета убили и Холдена.

Полиция Чарльзтауна целую неделю обыскивала этот район, но так ничего и не обнаружила — ни следа Холдена или Хозяина, которого, как тогда впервые узнала Гризельда, звали Калеб Фостер. Соцработник спросила, не знает ли случайно Гризельда, куда бы они могли отправиться, но она понятия не имела. Кроме сарая, сада и подвала ее с Холденом не пускали никуда и уж точно не в хозяйский дом. И за три года, что они с Холденом там прожили, они ни разу не выходили с фермы. Она почти ничего не знала о нем. Она понятия не имела, куда он мог пойти. Она знала только, что во что бы то ни стало должна вернуться в тот дом и попытаться в этом разобраться.

В ту ночь она впервые попыталась убежать, тупо голосуя в конце улицы, недалеко от дома ее приемной матери, где ее и забрала полиция по подозрению в проституции. После этого приемная мать на ночь запирала ее в спальне, и Гризельда больше не пыталась убежать. Но когда наступила весна, она с таким неистовством тосковала по Холдену, что совсем лишилась сил и по утрам не могла дышать. Во второй раз она убежала в июне и добралась уже чуть дальше, но исполненный благих намерений дальнобойщик сообщил по рации о ее местонахождении, и ее снова забрала полиция. Ее перевели в другую приемную семью. И опять строгая изоляция, и опять поражение. Она снова попыталась сбежать в июне следующего года, но когда ее, наконец, нашли около Лисбурга, соцработник сказала ей, что, если она снова попытается это сделать, то ее отправят в колонию. Кроме того ее перевели в самую плохую и строгую из всех трех ее приемных семьей, разлучив с Майей. В этом доме она жила в одной комнате с двумя другими девушками, которые также пытались убежать. На окнах были решетки, и каждую ночь их запирали на дверной засов.

Угроза тюрьмы не напугала Гризельду. Она просто заставила ее стать умнее. В тот год она не убегала. В тот год она сообразила, что к чему, и придумала план: Заслужить доверие. Устроиться на работу. Заработать деньги. Купить одежду. Перекрасить волосы. Сесть на автобус и вернуться в Западную Вирджинию. Выяснить, что случилось с Холденом.

Холденом. Холденом. Холденом. Холденом.

Когда наступил август, прямо перед выпускным классом, она привела свой план в исполнение. Работая летом в «Вендис» ей удалось скопить 200 $. Это означало, что у нее было достаточно денег, чтобы сесть на автобус из Вашингтона до самого Харперс Ферри в Западной Вирджинии.

Ее план сработал. Никто не докучал молодой женщине в бейсболке, сидящей в утреннем автобусе и мирно размышляющей о своих делах. Она добралась до Харперс-Ферри за два с половиной часа, натянула на спину рюкзак и пошла на запад по маршруту 340 в направлении Чарльзтауна. Через семь миль и три часа она остановилась у закусочной, где купила сэндвич с тунцом и сверилась с маршрутом. До фермы Калеба Фостера оставалось еще четыре часа пешком по дороге Кэйблтаун. К тому времени, как она туда пришла, солнце было уже совсем низко.

Когда она сошла с дороги на пыльную тропинку, то сразу поняла, что в этом месте уже много лет никто не живет. Все заросло высокой травой, а краска на доме и сарае облупилась еще больше, чем три года назад. Но, что важнее, в этом месте царила атмосфера смерти: ни животных, ни людей, ни страха, ни надежды, ни жизни. Пустота. Как в вакууме.

Подойдя к заброшенному дому, Гризельда увидела, что в нескольких окнах были выбиты стекла, а на крыльце в углу просел пол. Прямо там, где в тени на табуретке сидел Калеб Фостер, снова и снова зачитывая вслух своим громовым, вселяющим ужас, голосом Левит и Второзаконие, пока Гризельда и Холден часами работали в саду под палящим солнцем.

«Он открыл наготу сестры своей: грех свой понесет он… Проклят да будет тот, кто ляжет с сестрою своею…»

Ей было отвратительно, что она знала эти слова наизусть. Ей было отвратительно, что они автоматически пронеслись у нее в голове, как только она посмотрела на крыльцо. Ей было отвратительно, что ее сознание уже никогда от них не освободится.

К входной двери и двум столбам на крыльце были приклеены уведомления о торгах, которые легко подрагивали на теплом полуденном ветру. У основания столбов лежали две длинные, ржавые металлические цепи, их концы были спрятаны где-то под крыльцом. Гризельде не требовалось видеть эти цепи, чтобы знать, что у них на концах. У нее дрогнули лодыжки от воспоминания о тесных металлических кандалах, которые она должна была носить в дни работы в саду — кандалы, которые держали ее на привязи у крыльца.

Взглянув на маленький садовый участок, где впервые рассказала Холдену о своем плане побега, она вздрогнула. Теперь там не было ничего, кроме мертвой, сухой земли, хотя она все же разглядела несколько десятков грядок, которые они кропотливо создавали и возделывали. Она практически слышала звон длинных-длинных металлических цепей, который в самом начале казался почти мелодичным. Он звучал при каждом их шаге, как рождественские колокольчики. Как надежда на спасение.

— О, Холден, — заплакала она, опускаясь на нижнюю ступеньку крыльца. У нее ныли ноги, и жгло глаза от слез. — Холден, мне так жаль.

Что она ожидала здесь найти? Поджидающего ее шестнадцатилетнего Холдена? Веснушчатого, высокого и здорового, с улыбкой машущего ей рукой? Глупая девчонка. Они сказали ей, что его там нет, и его нет. Нет. Проделать такой долгий путь, только чтобы ничего не найти.